В России принимается официальная версия экспрессионизма как феномена другого культурного пространства, имеющего свои исторические, политические и национальные границы. Поэтому во второй четверти ХХ века экспрессионизм покидает пространство официальной истории искусства, уклоняясь от диалога с властью. Так он становится частью проекта личной истории автора.

Художник отказывается быть функциональным элементом в современной ему системе производства и обмена смыслами в мире искусства. Его будущее не зависит от состояния коммуникаций между идеологическим заказом и художественным производством. Его прошлое не зависит от политических обязательств. Его не связывает с настоящим стремление быть современным.

Если политическая культура представляет современность как собственное пространство и даже как самое себя, искусство находит в себе интонации отстранения от современности и противопоставления ей другого настоящего.

Федор Семенов-Амурский "Грифонаж" 1950

Вслед за Ницше, осознающим современное ему состояние мысли как конец и исчерпанность европейской метафизики, художник начала ХХ века видит исчерпанность искусства и из этой пустоты спрашивает о том, что становится искусством. Это вопрос не о форме, а о смысле появления языка искусства в практике человека нового времени.

Художник видит, что ничего не происходит помимо его намерения. Но одновременно осознает, что может быть открытым только языку искусства, который и есть темное настоящее и который подталкивает человека к появлению.

Художник появляется, когда слышит присутствие искусства как вопрос. Ответ – это его ответственность, это согласие с «произведением искусства». Самим языком он принужден так говорить и так писать. Все его усилия предписаны ему событиями в языке. Его работа – это тень работы языка. Каждое произведение заявляет о неисчерпаемости языка, но эта неисчерпаемость обнаруживается только в крайней субъективности автора и сама по себе не имеет никакой ценности.

Каждый личный опыт художественной практики появляется как разрешение и утверждение этого сущностного противоречия. Каждый жест, каждое намерение автора становится отрицанием себя, собственного опыта, и более того, отрицанием спасения. Центральным мифом времени становится миф об Орфее. «…Искусство есть чудовищный и блистательный Ад. Из мрака этого Ада выводит художник свои образы», – говорит Блок [15].