Александр Лабас

В этом изменившемся мире искусство должно было сохранить актуальность. Художники и теоретики искусства считали, что значение и роль его как сферы деятельности человека в новом времени значительно возросли: новое искусство виделось не ограниченным задачей описания мира; работа художника приближалась к научной и философской деятельности; искусство стремилось к пониманию и объяснению мира как системы.

Многие художники стремились своим творчеством не только делать новое искусство, но и создавать новый мир, проектировать матрицы нового мира. И это намерение искусства не было лимитировано политической функциональностью. Оно основано на сопереживании переменам, которые неизбежно происходят в культурном пространстве. И цена таких перемен неизмеримо высока: реконструкция культурной  среды влечет за собой изменения, затрагивающие нечто сущностное в самом человеке.

Чтобы рассказать в двадцатых годах языком живописи о переживании человеком чувства полета Александр Лабас купил билет на самолет и полетел одним из первых рейсов по маршруту Москва — Харьков. Самолет упал в воду, оба члена экипажа и трое пассажиров, в том числе и художник, с трудом выбрались из тонущей машины. «Ведь раньше не знали, каково состояние пассажира в полете, надо было его почувствовать», — напишет Лабас в воспоминаниях много лет спустя. И тут же признается, что «испытал гордость за человека, который поднялся в воздух, победил природу и осуществил грезы Леонардо да Винчи». Это припоминание о великом итальянце, эта отсылка к событиям эпохи Возрождения подсказывает зрителю, что имел в виду, о чем думал и с чем соизмерял действительность художник двадцатых годов, когда предпринимал свой полет: он думал о художнике, четыреста лет тому назад тоже размышлявшем о полетах человека и одновременно сумевшем языком искусства рассказать о божественных и магических свойствах материи, из которой складывался мир его повседневности. Лабас вспоминает о нем и его открытиях, потому что наблюдает, как современная живопись открывает для себя новую материальность мира. Это искусство работает с материей, включенной в систему новой физики мироздания. Это новое искусство нового мира, но мира, не утратившего исторических связей с высочайшими достижениями культуры человечества.

Когда, пытаясь разобраться в смыслах культуры двадцатых годов, современное искусствознание рассуждает об «утопии» или утопичности этого проекта русского искусства, оно, разумеется, имеет в виду не политическую идеализацию действительности, а уровень диалога, который предлагает искусство культуре своего времени, и саму веру искусства в возможность такого диалога.