В основу проекта Москва — свет семидесятых положена работа с негативами фотографий, сделанных Андреем Волковым в 1970-х годах.
Волков искал материал для своей живописи. Тогда его не волновало качество фотографии – важнее были композиционные схемы, которые в процессе работы можно было развернуть в знаки времени. Сегодня мы назвали бы их стилеобразующими клише. В результате сложился замечательный архив – десятки и сотни зафиксированных камерой эскизных планов, отличающихся индивидуальным авторским прочтением городского пространства. Некоторые из них легли в основу живописных произведений художника.
Здесь необходимо сделать несколько замечаний, имеющих отношение к творческому методу Андрея Волкова.
Живопись Волкова – точное и ясно артикулированное художественное высказывание. Она описывает коммунальное культурное пространство семидесятых годов ХХ века как опустошённое и обезличенное. В этом пространстве дегуманизация – это не отвлечённое книжное понятие, а смысл и состояние настоящего времени и данного места, материализованная форма культуры. Даже индивидуальность “автора” замерзает в гиперреалистической форме художественного языка, как будто узнаваемый почерк-шрифт заменил звучание живой речи.
Голоса людей замолкают – от них остаются словосочетания как элементы оформления площадей и фасадов домов – и сами они пропадают в этом городе; а когда появляются, несут в себе ту же оцепенелость, которой дышит Город.
Москва как будто бы сохранила жёсткую конструктивность, но её ритмы звучат глуше, она всё глубже погружается в прошлое, затирается, становится менее различимой и уж точно не структурной, не смысловой, а поверхностной и уже почти поддельной. Этот город – не в людях, но он и не в себе. Он слишком часто бывает обездвижен, как инвалид, и сил его хватает только на то, чтобы выравнивать ряды остовов старых и скелетов новых домов. Здесь, кажется, происходит нечто очень важное: реальность и материальность, на которых настаивает художник, развиваются до бесчеловечности и невменяемости (как параметров культурной ситуации), и оборачивается призрачностью и бесплотностью.
Этот город принадлежит культуре, все силы которой уходят на то, чтобы оставаться самой собой, то есть всё время фальсифицировать своё состояние и истинное положение вещей. Отчасти эта – коммунальная и официальная, фасадная культура – мумифицирует, то есть иссушает себя. И город иссушен и “безгласен”, – “как призрак”, если вспомнить текст Бориса Пастернака.

Призрачность – принципиальная характеристика духа времени,о котором идёт речь, и одновременно форма существования большой культуры. “Призрачность” – означает тень идеоконструкции: “большая” культура – фикция, но она и почва, из которой растут побеги новой культуры, она – место, где возникает и н о е.