Магдалина Вериго. Мальчики на траве. Томск. 1921
Итальянский футуризм — это модернизм или авангард? И не потому ли дадаизм и сюрреализм видятся сегодня как безусловно авангардистские явления, что это искусство становится культурной реакцией человека на масштабные социально-политические процессы и попыткой научить человека по-новому говорить с этим, им же самим созданным, космосом?
Можем ли делать какие-то умозаключения на основании того факта, что французское искусство открывает для себя в конце XIX века искусство Японии, а в начале ХХ — Африку, создавая проект будущего интернационального стиля, и здесь с т и л ь является ключевым словом; в то же время в России и в значительной степени — в Германии поиск корней нового художественного языка уводит художников в средневековье, в народное искусство, к иконе, живописи на стекле, лубку, вывеске, о чём много и подробно писал исследователь «Бубнового валета» Г.Г.Поспелов.
Здесь мы подходим к пониманию того, что неопримитивизм в России является структурным, фундаментальным элементом программы реорганизации системы национальной культуры, выражением ожидания глубоких реформ, которые должны были затронуть не только академическую систему художественного образования и нормативности художественного языка, но саму систему культуры России, перерастающую концепцию сословно-элитарного системы культуры и существования искусства в обществе.
…
Итак, авангард
— это искусство, открывающее новое в себе как проект обновления всего общества;
— это искусство, провоцирующее перемены в культуре и создающее новые формы культуры как матрицы социально-политических перемен;
— это искусство, провоцирующее общество на радикальное обновление. Оно погружает человека в новую культурную среду, осознавая и предъявляя её как среду социальную; именно поэтому авангард стал решительным отрицанием «искусства для искусства»;
— это искусство, принимающее на себя роль вожака, вождя, лидера, и в этом есть культурное противоречие, заложенное в это демократическое движение и чреватое страшными последствиями; оно обращается не к элите, не к группе избранных и подготовленных собеседников, а к огромному большинству современников. Превосходя масштаб и формат диалога эстетических программ, русский авангард стремился быть искусством, эстетикой и этикой массы людей. И в то же время у этой эстетики массы появляются авторы;
— это искусство, утверждающее себя не как производство предметов потребления, но как производство форм и смыслов нового мира…
Связаны ли мы, люди начала третьего тысячелетия, интеллектуально и нравственно с наследием авангарда или паразитируем на нём, получаем некоторые дивиденды в результате того, что присваиваем себе авангард как некоторых национальный продукт и торгуем им, как национальными, почти природными, ресурсами? Что интересного и существенного находят для себя зрители, увидевшие эту работу автора «Отсчёта утопленников», «Контракта рисовальщика» и «Книг Просперо»?
