Когда современное искусствознание ставит на повестку дня обсуждение вопроса о живописи в новейшем искусстве, оно подразумевает или предлагает принимать во внимание тот факт, что современные художники редко пользуются живописью как языком, с которым работают; для создания своих произведений они пользуются иными средствами, и современная аудитория их прекрасно понимает. Умеет ли современное искусство говорить на языке живописи? Или так: в состоянии ли реальность третьего тысячелетия высказываться, пользуясь этим языком, и появляться в нём? Ответ на эти вопросы не столь очевиден, хотя сама постановка вопроса может показаться вздорной представителям академической художественной школы.
Выставка работ Владимира Семенского, которой Крокин галерея открыла свой двадцатый весенний сезон в Москве, обратила на себя внимание именно в контексте этого разговора о живописи в системе современного искусства. Ведь само по себе использование живописи не может быть целью творчества; искусство говорит так, как того требуют задачи, которые сегодня решает художник; искусство существует вне нормативности и предписанных ему правил, но как только художник начинает что-то говорить или что-то делать, логика – или отсутствие логики – его действий закладывает основание его персональной грамматики. В какой-то момент творчества, который в действительности почти всегда совпадает с начальным намерением, с первым движением в сторону работы, художник уже становится агентом языка, которому поручает своё сообщение; и ещё не известно, кто кого выбирает, он – язык, или всё-таки язык выбирает и подчиняет себе его.
Почему мы говорим о живописи? Почему галерея, занимающаяся современным, или, как называют его его участники процесса, актуальным искусством, показывает работы художника, который настаивает на том, что язык его произведений относятся к традиционной русской живописной школе? Ответ на этот вопрос требует понимания, что такое современная живопись.
Это художественный язык, позволяющий говорить о личных пространствах современного человека; язык безусловный, ни о чём не рассказывающий и ничего не описывающий, ничего не изображающий, во всяком случае, ни изображение, ни повествование не являются целью художественного действия. Его цель – появление человека. Само действие, то есть, движение, которое и есть живое человеческое присутствие, становится содержанием живописи. Человек оторван от внешних атрибутов современности и остаётся без точек опоры, которые предлагает ему культура начала третьего тысячелетия. Ему необходимо открыть основание и остов в себе, причём это действие не символическое; здесь невозможно довольствоваться тем, чтобы быть знаком жизни или знаком живого тела. Так же произведение не может быть знаком искусства, диалоги об искусстве вообще оказываются в стороне от реальности художественной работы. Она становится частью жизни человека, она принадлежит потоку жизни и расширяет границы его реальности и повседневного опыта. Во всяком случае, так понимает живопись Владимир Семенский.
