Разговоров о политике он избегал. В 60-х – 70-х окружавшей его молодёжи это тоже казалось странностью, едва ли не трусостью. Над ним иронизировали даже его ученики. А он, живший в 20-х – 30-х, очень хорошо знал, чем оборачиваются в России обещания и ожидания свободы. В записках Семёнова-Амурского мы читаем: “Никто не ставил мне палки в колёса и не подпиливал мне четвёртую ножку стула. Я сам разработал программу своей жизни.
Добросердные люди протянули мне руку помощи, и я вскарабкался на высоту благоразумия и трезвомыслия, с которой обозреваю суетный мир. Я вышел из общей “игры в героев””. В этих словах звучит горькая ирония. Интересно было бы узнать, кого он называет “добросердными людьми”; а то, что Семёнов-Амурский говорит, будто “вышел из общей игры в героев”, вызывает в памяти слова Венедикта Ерофеева, что он готов был бы жить вечно, если бы прежде ему показали место, где не всегда есть место подвигу. Очень важное созвучие.
То есть, художник говорит, что его и г р а – это непременное поражение или игра в проигравшего? И что значит – быть п р о и г р а в ш и м? То, что он сознательно отказывается от той формы существования в мире искусства, которая предполагает подмену творчества участием в общественно-политической жизни, видимость которой создаёт культурное сообщество? То, что избегал совпадений с системой бюрократического оформления творческой жизни? Кажется, так. Но дело не только в этом. Вслед за Н.А.Бердяевым он мог бы сказать: “… я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему не принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества.” Он на самом деле считал, что всё самое главное, что происходило в мире людей, происходтло в искусстве. История искусства виделась ему сутью всемирной истории.
Семёнов-Амурский игнорировал политические аспекты времени, потому что они, в его представлении, не имели никакого культурного смысла, не имели никакого отношения к собственно культуре, потому что нет истории, кроме истории человеческого духа, а он не детерминирован политикой, не ограничен её риторикой, и все его высочайшие достижения лежат в областях искусства и познания мира, формой которого опять-таки является искусство.
Живопись Семёнова-Амурского немного похожа на его манеру говорить. Часто придавая мысли афористичную форму, цитируя и переиначивая известные поговорки, он переоткрывал для себя самого и своих собеседников живой смысл многократно слышанных и будто бы утративших право на неформальное существование слов, которые были для него самой правдой, звучащей здесь и сейчас. Он как будто говорил из более глубокого, чем настоящее, состояния языка, и точно так же он писал картины, где переживание соединённости с огромным – трансисторическим – потоком жизни, который несоизмеримо больше, чем опыт жизни одного человека, мог полностью проявляться в его обыкновенной повседневности и одновременно реализоваться в его творчестве.
