Позже маски станут меняться в сторону скульптурных изображений, в сторону изображения изображений, а в шестидесятых годах обретут статус “типажей”. В этих “портретных композициях” появляется что-то, находящееся рядом с реальным человеком, объемлющее его (и его личный опыт) и превосходящее его. Это не портреты и не лица, а головы, формы, ближе всего к которым стоят древние каменные изваяния. В центре внимания художника оказываются ритмика и органика произрастания формы, её цветовой и линейной структуры, в этом пункте художник приближается к опыту Филонова; форма покидает пределы чувственности и эмоциональности, но сохраняет архаичную природность искусства, имеющего дело не со своей красотой, то есть не с красотой произведения искусства, а с красотой как состоянием мира, тем, что заставляет человека создавать эти произведения.
Федор Семенов-Амурский "Настольная скульптура" 1959
Блестящее эссе Венедикта Ерофеева, посвящённое Розанову, называется “Василий Розанов глазами эксцентрика”. Э к с ц е н т р и ч н о с т ь – может, и есть правильное название того, что связывает этих и многих других, очень непохожих друг на друга и всё-таки принадлежащих одной культуре писателей, художников, мыслителей? Этим словом точно названо их положение относительно иерархий и порядков центростремительной схемы культуры: существует – и продолжает существовать – такое состояние “культуры”, когда художник (или поэт, или мыслитель) не может ей принадлежать, в ней и с нею себя идентифицировать, если стремится б ы т ь, а не считаться художником, писателем, поэтом. И все они тогда говорят об “ином”, или изображают “иное”.
И уж, конечно, они находятся в том культурном состоянии, когда политические смыслы и политические интересы представляются поверхностными, мелкими, незначительными для культуры или просто неприличными для живого человека, потому что невозможно в этом жить, невозможно заполнить жизнь этими смыслами и, попадая сюда, творческий человек погибает, как будто бросается с моста в реку, когда от поверхности воды до дна глубина меньше метра.
Розанов говорит, что с политикой и политиками бессмысленно спорить, полемизировать, бессмысленно вообще вступать с ними в диалог. “Нужно разрушать политику… Нужно создавать аполитичность. Перепутать все политические идеи… Погасить политическое пылание через то, чтобы вдруг “никто ничего не понимал”, видя всё – “запутанным” и “смешавшимся…” “Нужно со всеми ими – согласиться!” То есть, нельзя, неправильно устанавливать различия между ними, их нет, этих различий, они не существенны, существенно только несовпадение пространств культуры и политики, пропасть, разделяющая культуру, как систему открытия человечности, и политику, как систему подчинения человечности фиктивным смыслам, возникающим в процессе привлечения человека к обсуждению и, не дай Бог, решению политических задач. Не здесь ли корни “аполитичности” Семёнова-Амурского, в которой обвиняли его молодые ученики и соратники?
