Искусство двадцатых годов еще способно было создавать или визуализировать мир, не ограничивая себя ролью оформителя места действия власти. Это искусство не подразумевало никакой адаптированности – ни к требованиям рынка, которого просто не существовало, ни к требованиям власти, которая только ступила на путь своего полного растождествления с независимой культурой. Но то, о чем говорит Я. Тугендхольд, – обсуждение «сюжетной живописи» как задачи искусства, – уже шаг навстречу власти, ее ожиданию творчества, иллюстрирующего деятельность политической бюрократии. В ответ на этот запрос стали появляться разные типы фигуративности, художественные практики, комплиментарные по отношению к власти. «Левое» искусство стремилось оправдать поиск новых форм и систем изобразительности в изменяющемся времени, но сама необходимость оправдываться и доказывать свое право на существование регистрировала факт наступления власти на него.
В середине двадцатых в расстановке сил на карте искусства начали происходить решительные перемены. Время свободных дискуссий о том, каким должно стать искусство, время плодотворной открытой работы близилось к концу. В 1932 году будет принято постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций», и таким образом создана новая бюрократическая система существования институтов культуры. Однако за предшествующие пятнадцать лет сформировалось целое поколение, или – по определению историка искусства России 1920–1930-х годов Ольги Ройтенберг – «плеяда», художников, благодаря творчеству которых русское искусство в ХХ веке не стало существовать в одномерной системе. Сохранив опыт, приобретенный в начале творческой жизни, они и в последующие годы пытались работать, игнорируя рекомендации культурно-бюрократического аппарата. И таким образом привнесли в художественную практику эпохи соцреализма по-настоящему значимое, ценное гуманистическое содержание. Взгляд на искусство целой эпохи как побочный продукт деятельности аппарата власти был распространен в XX и остается по пулярным в XXI веке. Но подлинное содержание русского искусства 1920–1930-х годов и всего двадцатого столетия намного глубже и интереснее. Для многих художников искусство превосходило формат политического диалога, было больше, чем реакция на политические события. Оно находилось вне идеологической конъюнктуры.
Искусство умело видеть современников в иной системе ценностей и обращаться к человеку свободному и мыслящему. Художественные практики двадцатых годов реализовывались на основании решительно отличающихся друг от друга концепций. Их содержание нередко отражало противостояние различных теорий и стремительное изменение взглядов на новые модели творчества.