Очень важно обращение искусства к природе – в это время такое внимание звучит как вызов цивилизаторским и модернистским намерениям новой культуры; так искусство в наиболее радикальной форме противостоит влиянию модных течений нового времени – конструктивизма, супрематизма и производственного искусства; так оно возвращается к космизму Николая Фёдорова и пантеизму серебряного века.
Складывается впечатление, что роман сохранил свою актуальность в культуре двадцатых годов. Особого внимания заслуживает присутствующая в тексте идея о границе языка как границе реальности; там, где язык превращается в бред душевнобольного, в фонетическую (акустическую) пародию на смысл, там прерывается пространство привычного мира и начинают действовать правила, противные установленным и понятным, начинается что-то непонятное и неправдоподобное, пугающее и убивающее. (В скобках заметим, что председателем Акустической комиссии московских театров в романе Булгакова был требовавший разоблачения и в результате выставленный в неприглядном свете, и просто из желания разоблачения попавший в какую-то дурацкую ситуацию Аркадий Аполлонович Семплеяров.)
Из этого заграничья возникает в первую очередь фигура смешно коверкающей русский язык «иностранной немки», за которой скрывается покойница, твердящая одни и те же слова. (И как здесь не вспомнить известное «Я-то?.. – переспросил профессор и вдруг задумался. – Да, пожалуй, немец…»?)