Всякое изображение – это встреча с другими, очень древними следами искусства. Это вопрос о самих основаниях работы художника, о смысле этой работы, это вопрос об основаниях красоты в художественном произведении и о работе художника в поиске красоты.

Ростислав Барто "Море" 1937

В это время уходит в историю авангардистская интерпретация ориентализма как революционной дикости на фоне академической и раннемодернистской Европы; это больше не вызов и не нашествие варваров. В послереволюционной России в примитивизме остаётся лишь след этики противоборства, тень смысла бунта и революции в усиленно охраняемой системе ценностей музейного Запада. Александр Волков, Михаил Курзин, Виктор Уфимцев и Надежда Кашина больше говорят о преображении Азии в пространстве современных художественных стратегий, а не об экспансии искусства Востока на территории культуры Запада.

В русском ориентализме этого времени вновь преобладает линия «Голубой розы» и саратовской школы, линия Павла Кузнецова и Мартироса Сарьяна, а также декоративистская линия «Мира искусства», возвращающая художественную форму к сценографии и сценическому тексту, переведённому к 1920-м годам на язык искусства нового мира, пристрастного к лаконичным формулам геометрических решений.

Для Барто путешествия на Кавказ и в Среднюю Азию не были этнографическими экспедициями. Опыт художника ищет расширения границ культурного пространства и перемещения в те его области, где языковые и временные различия между культурами стираются, где человек ХХ века встречается не с экзотическими предметами и памятниками, а с ясно прочитываемыми следами тех состояний культуры, тех часов человека, когда он только открывал в себе возможность и необходимость говорить на языке изобразительного искусства.