Василий Коротеев. Пейзаж, 1920-е - 1930-е

В этой культуре искусство не может быть самоочевидным фактом. Искусство больше, чем профессиональная деятельность, это не данность. Оно не ограничено корпоративной этикой, не социоморфно, не укорено в социально-политическом строе, оно ничем не обеспечено, не гарантировано, оно — ничто, неизвестность, и поэтому оно может быть тайной. Оно настолько о человеке, что непременно против всякой системы подавления, подчинения, использования и обмана человека. Это искусство — поиск чего-то неосуществлённого в настоящем, что мыслится как прояснение и структурирование жизни, то есть — что мыслится как «искусство». Оно не подразумевает никакой социальной адаптированности; в своём времени искусство сохраняет смысл иноречия, это поиск инаковости, поиск «другого». Одновременно это надежда на понимание, потому что появляется из тезиса: я вижу то, что есть на самом деле; я говорю правду.

В 1930 году в Москве в Доме ученых состоялась вторая в России, а фактически третья и последняя выставка группы «Путь живописи». Она же стала последней в жизни тогда ещё молодого художника (если, конечно, не принимать в расчёт участие в выставке художников Производственно-технических мастерских ВСХВ в 1958 году). В 1930-м мастеру было всего 24 года. Больше никогда его картины не выставлялись. Но всю жизнь он будет работать вдумчиво, ответственно, самозабвенно. Ему не хватало зрителей, не хватало собеседников, но он методично, настойчиво работал, как будто завтра состоится большая и очень важная выставка и он должен быть к ней готов. Речь, конечно, идёт о готовности внутренней, личной, что касается холстов и рисунков — он делал их и оставлял — ему надо было идти дальше.

Его работы часто производят впечатление лёгких, эскизных, случайных и вызывают ощущение спонтанности художественного жеста. Между тем, каждая работа Коротеева — результат огромной внутренней концентрации и сосредоточенности. Художник мог уходить в свою работу до отрешённости. И несколько забавный случай, который произошёл с ним вскоре после Отечественной войны, позволяет представить, как он мог выглядеть в глазах посторонних наблюдателей.

В конце сороковых — начале пятидесятых он часто ездил в Домодедово под Москвой, где жила сестра жены художника. Он приезжал на один или несколько дней, останавливался в её доме и уходил в лес гулять, но чаще — работать. Выбирал место, устанавливал этюдник, вставал перед ним и не просто начинал писать, а настраивался на работу, как чувствительный приёмник, входил в состояния, которые можно назвать изменёнными: он прислушивался к себе, к тому, как отзываются, как звучат в нём внешние обстоятельства места и времени, он открывался, шёл навстречу чему-то возникавшему в нём или для него, и пейзаж открывался не только его глазу, не одной его способности наблюдать и видеть, а умению сопереживать, соприкасаться с происходящим как событием или происшествием огромной важности.