Василий Коротеев. Воробьевы горы, 1950-е

В это время его тело могло раскачиваться перед мольбертом из стороны в сторону, он подходил к холсту и отходил от него, как будто пытаясь попасть в ритм того состояния реальности, которое регистрируется на картине. Он находился в медитативном погружении в себя и в работу, в буквальное переживание созвучия, со-ответствия его ощущения тому, что виделось как состояние места.

В тот день местные жители отправились в лес и увидели на поляне странного человека, кивавшего головой, повязанной белым платком, и делавшего непонятные движения руками перед планшетом с большим листом, будто он что-то хотел отметить на этом листе и отказывался от своего намерения, будто что-то искал руками, ловил что-то и снова отступал, так и не решившись сделать то, что собирался. Не зная, что и думать об увиденном, добропорядочные граждане сочли за благо поставить в известность милиционера; Коротеева задержали, доставили в участок для выяснения личности, но вскоре отпустили. В семье это происшествие стало поводом для шуток.

Мы же видим, каких усилий требовала работа художника.

Точнее, он воспринимал работу как процесс, требующий постоянного присутствия человека в пограничной, несколько сумеречной области, где чувствуется множество тонких движений мира. Особенность картин Коротеева именно в том, что они проявляют, делают видимыми эти тонкие движения. Это не выдумки. Мы называем их настроениями, состояниями, они заставляют прохожего на Воробьёвых горах задержаться и вглядеться сквозь тени растений в геометрию и цвета другого берега, увидеть свет, объединяющий небо с рекой тающего льда и снега, или услышать тревожную гармонию в графических ритмах чёрных стволов высоких и голых осенних деревьев и заметить, что привычный способ видеть вещи начинает меняться. Человек замечает единство, связывающее его с чем-то, что он зовёт природой или никак не зовёт, потому что в его словаре нет этого имени, что-то существующее одновременно в нём и вне его, открывающееся только тогда, когда он сам обнаруживает свою открытость.

В системе Коротеева художник должен стать очень тонко настроенным и постоянно включённым приёмником, чтобы замечать не только то, что движется, а то, что движет, что приводит мир в движение. Он замечает трудноуловимую составляющую мира, которая близка эмоциональному состоянию места и времени, но не ограничивается им. Его работы очень поэтичны. Они построены на сложной ритмике красок, цвета, на неожиданных сбоях в движении кисти, и на самом деле изменяют привычную оптику видения знакомого места, как поэт изменяет привычную ритмику повседневной речи. Иногда пейзажная живопись Коротеева удивительным образом совпадают с описанием какой-нибудь московской окраины у Андрея Белого: «Почва зубринами; копань; песох пролысая; и — густой лес; это — выгон овечий; здесь -прогарь костра; и — разлогая яма; и мальчик на розовой лошади скачет в лиловую лужу: под скос; и — раскроенный камень; и — красная глина».