Василий Коротеев. Воробьевы горы. Свидание, Конец 1950х - начало 1960-х

В строгих уверенных ритмах мрачных, дробных, тёмных цветовых аккордов многократно варьируемых композиций нет ни следа рисования, нет стилизаторства, нет письма как стиля — есть живопись как жизнь человека, есть живое, есть стремительное, честное и открытое действие художника. Нет вымысла, нет произвольного проявления средств живописи и любования ими, как бы красивы они ни были, есть дисциплина работы мастера — движение от правдоподобия к правде, и правда появляется как красота мира и красота искусства одновременно.

В то же время это не просто пейзажи. Только отчасти можно позволить себе читать эти произведения как описания места, географической точки на поверхности земли. Здесь есть нечто много большее: есть вовлечённость в бесконечную цепь событий и значение каждого из этих событий огромно. Картины появляются не как свидетельства прошлого, не как припоминания, а как предупреждения о том, что ничто не закончено и что всё это происходит прямо сейчас. События очень коротки по времени, но от этого они не становятся менее значимы. Наоборот, их смысл углубляется и вырастает. Это рождения мира, вспышки, в которых мир становится различимым и узнаваемым; это миг творения, растянувшийся до пределов человеческого понимания: сейчас он, человек, является свидетелем сотворения мира, более того, без его участия здесь ничего и не происходит.

У художника нет намерения упорядочивать мир или гармонизировать его, переводя на язык искусства. Здесь нечто совсем иное — голоса множественных сил, тёмных, внутренних, неуправляемых звучат и поднимаются как пелена; здесь хтонический мир почти различим за истончённой завесой, отделяющей его от современной культуры. Иногда он как будто проступает в ней, высвечивая смысл гармонии и красоты, оплодотворяя её семенем древних знаний. Это возвращение почти стёртого места на карте, исчезающего мира, очень старого, почти забытого языка и уходящей культуры, говорившей на этом языке. Отсюда появляются картины Коротеева, отсюда он обращается к нам. Он пишет из такой глубины и сокровенности, а живопись так скромна, что язык его бывает трудно понять — его грамматика не так проста для нового времени, — а поняв, всё равно трудно поверить в этот свет, появляющийся из мрака.

Весной, в предпоследнюю субботу марта, художник ходил в церковь Всех Скорбящих Радости на Большой Ордынке. Каждый год в этот вечер хор пел Всенощную Сергея Рахманинова.