Василий Коротеев. Обнаженная, 1920е

П. А. Флоренский посетил первую выставку «Пути живописи». Л. Ф. Жегин так вспоминал об этом визите:

«Он побывал на нашей маленькой выставке «Путь живописи», устроенной в частной квартире в Серебряном переулке. Это было в 1927 году.

Работы моего приятеля П. Бабичева Флоренскому не понравились, они показались ему слишком импрессионистическими — он стремился к большей конструктивности. «Здесь всё плывёт», — заметил он. С такой оценкой я никак не соглашался — Бабичев, по-моему, конечно, был живописец и потому умел организовать форму.

Затем обратился к пастели В. Коротеева — женская фигура в рост — очень красивая по цвету. Он указал на мотивированность цветового решения — вся фигура была дана в очень лёгком охристо-розовом тоне, а голова в светло-зеленоватых оттенках. Флоренский объяснил: тело как выражение пола, и голова — это две различные сферы, и здесь это выражено в цвете: зелёный цвет дематериализует, это связывается с интеллектом, со сферой головы» [4].

Флоренский говорит об одной из работ Коротеева 1920-х годов, выполненных в угле и цветных мелках. Листы того времени свидетельствуют о том, что художник всё ещё находится под влиянием своего учителя Л. Ф. Жегина, а также В. Н. Чекрыгина; речь идёт о влиянии пластическом, о том, что молодой художник всецело принадлежит художественному языку, который он изучал. Да, это тот же язык и то же место в пространстве искусства и, возможно, очень близкая интонация в передаче состояния языка и пространства. Но говорит он на этом языке уже о своём видении живого, реального мира. Язык этот для него — не мёртвый гипсовый слепок, не эталон, а живая материя, в которой он приближается к воплощению своего опыта жизни. Только отчасти эти работы — следы или тени изученной книжной истории; одновременно это появляющиеся очертания новой, неясной, пока несбывшейся жизни и уже наступившего будущего, иного времени. Его святые, его воскресшие души — те самые знакомые беспризорники, дети улиц, а улицы в солнечно-розовом и небесно-голубом свете — новый, обретённый ими мир, светящийся и прозрачный. С течением времени, когда картины не будут так переполнены светом, когда пейзажи потемнеют, в них всё равно сохранится его мерцание или отблеск, как отражение снова и снова открываемого искусством смысла молодости мира, не потерянной связи с ранним утром космоса первых дней творения, когда всё в нём оставалось сиянием. Каждая картина создаётся как предел старой вселенной и рождение новой. В этом смысл искусства.

____________________

[4] — Маковец. 1922-1926. Сборник материалов по истории объединения. М., 1994. С. 105.