Ростислав Барто "Дагестан. Горная дорога" 1967
Каждая линия говорит о том, что человек отзывается движению линии, проведённой на бумаге. И только благодаря этому отзыву работа художника имеет смысл, художественное действие не бессмысленно, оно имеет смысл, и так было всегда. Каждый цвет говорит о небезразличии человека к цветам гор, неба, снега и земли и о том, что это небезразличие выделяет человека из единого природного пространства и предоставляет ему возможность выбора своего пути, во всяком случае, это даёт ему возможность выбора пути художника.
Небезразличие коренится в самом языке, в способности именовать предметы, их действия, именовать существ, их жизни, мир, в котором они появляются. Вопрос только в том, как человек осознаёт и понимает тот язык, на котором разговаривает и который звучит в нём.
Художник говорит о том, что существовавшие прежде картины мира существуют и сегодня. Всё зависит от каждого из ныне живущих, от способности различать смыслы, отставшие от нормы; всё зависит от готовности человека – видеть мир своими глазами, создавать картину мира, принимая на себя всю полноту ответственности за это творение. Когда художник говорит об увиденном, он снова повторяет вопрос – что заставляет меня так видеть и так говорить, почему я так вижу и так говорю?
Язык живописи Барто ясен и точен. Он музыкален и выстроен, как музыка. Он собран из простых ритмических элементов. Он сам – поиск элементов искусства. Он постоянно возвращается к началу, к началам, к первоэлементам картины. В этом смысле такой язык элементарен. Он изыскан в прямом смысле слова, потому что он – результат поисков и постоянный поиск систем письма, в которых очевидно присутствует связанность современного искусства с очень древними, изначальными и примитивными состояниями культуры. Это поиск самых начал того, что художник открывает как собственное уществование языка искусства. Речь идёт о самом начале неопределённости, которая становится искусством; речь идёт о самом первом вопросе человека об искусстве – откуда приходят и как собираются языки, на которых он говорит о тайных и сокровенных сторонах и свойствах мира, – язык музыки, язык танца, язык поэзии, язык живописи; почему всегда, спрашивая об этих языках, он спрашивает о красоте? Как человек открывает перед собой эту очевидность, постоянно оборачивающуюся глубочайшей тайной? На чём основано его намерение раскрыть красоту не как поверхность, но как смысл, увлекающий самого человека, увлекающий всякий текст на путь расспрашивания о своей природе и природе всех связей окружающего мира, об их свойстве – быть красивыми? Так древние формы мысли, связывавшие красоту с проявлением высшего порядка, вновь оборачиваются всей своей недосказанностью – к современной культуре, всей невысказанностью, бесконечной незавершённостью и ожиданием новых событий – к искусству нового времени. Так восстанавливаются связи времён.
