Леонид Зусман "В мастерской" 1960е

Когда художник читает книги, записывает свои мысли и стихи, слушает музыку или гуляет по городу – он слушает мир, учится слышать голоса мира. Он знает, что мир един в бесконечном многоголосии. Потом, уже различая голоса, он слышит свой, пока еще будто бы отсутствующий голос, и работает с ним, наблюдая за механикой созвучий и не беспокоясь о том, чтобы сохранить себя, сделать что-то в заботе о том «я», которое существовало до этого голоса. Он появляется для мира, когда работает над картиной – она его текст, его речь. Он в состоянии отвечать целому миру. Он полагает, что может быть услышан. Понимает, что пока слушает, остается в тени. Но в каждой картине он вольно или невольно засвечивается, становится видимым.

Так где же появляется художник? В статьях, каталогах, в прочитанных и непрочитанных книгах, параноидально настаивающих на существовании прошлого? В музейных залах с повешенными по стенам картинами мастеров, которых много лет как нет на свете?

Очень трудно – не придумывать искусство; не придумывать себя; не рассчитывать, каким ты покажешься тем, кто не знает тебя в лицо; как будет расценено твое появление при существующем раскладе политических сил и модных тенденций; когда будет вписано в историю твое имя.

Не выдумывать язык, на котором ты говоришь. Не стать тенью своих и чужих манифестов, фантазий и протоколов. Трудно быть художником ХХ века. Трудно быть честным.

Много версий «искусства», много проектов эффективной художественной практики предлагается к разработке и дальнейшему использованию, обсуждается почти одновременно, много сулит согласие ограничить искусство политическими, идеологическими или концептуальными смыслами. Слишком очевидна целесообразность регистрации своего имени как товарного знака, создания под этим именем собственного предприятия или присоединения его к уже существующей марке художественной продукции.