Леонид Зусман "Отец" 1960-е
Действительно, герои Зусмана смешны и привлекательны одновременно, иногда они привлекательны, только потому что смешны или потому что нелепы, но художник не делает это свойство портретов своим приёмом, не выстраивает на этом основании никакой концепции; он не притворяется, что сам существует вне этой культуры, над ней или управляет ею. Таким образом, он не нарушает личного пространства человека, признавая его персональную реальность и суверенность, что особенно важно в России, где сущность политической и бытовой культуры описывается отсутствием всякого представления об уважении каждого отдельного человека.
В его портретах звучит ценность человеческого одиночества как культурного знака своего времени, в них – смысл неодинаковости одного человека с другими. Ему не нужно быть узнаваемым или известным. Содержание культуры времени описывается способностью человека жить своею жизнью, проживать и создавать свою индивидуальную историю – ни для кого и для какой всеобщей истории, а ради только одного факта своей жизни.
Художник не подходит к своим героям с готовым решением и заданной предварительной оценкой. Заранее ничего не известно, всё решается только в момент работы. Художественный язык не выдумывается, а происходит из пластического состояния времени, может быть, одного мгновения, когда искусство становится возможным или неизбежным. Искусство отчасти и заключается в переводе временных состояний в пластические, визуальные, то есть, пространственные формы. Поэтому в произведениях мы видим реальное время, которое точнее, подробнее и многослойнее иллюстративных материалов из учебных пособий по истории ХХ века. Эти формы разрывают равномерную безразличность настоящего времени и открывают в нём активные зоны, в которых «время» – это пространственная структура разнонаправленных связей: было – есть – не было – может быть – будет? и т.д.
В понимании художника «личное» означает разрыв с культурной реальностью, создающей нормы культурных высказываний и укладывающейся в набор культурных клише. В процессе работы он устанавливает связи с другими, иными, культурными традициями и смыслами. Речь идёт о расширении содержания настоящего времени в ходе бесконечного открытия ценности несовременного и второстепенного. В этой живописи присутствует элемент трагедии – не личной трагедии и не зрелища, объединяющего присутствующих на чтении знакомого текста, а трагедии, как необходимости принесения жертвы, отказа от принадлежности сообществу, трудном пути каждой личности в системе культуры ХХ века, когда приходится многим жертвовать, в том числе славой, успехом, достатком.
