Если культура предъявляет себя как историческую ценность и выставляет свою идентичность как фрагмент политической культуры, то способна ли она спрашивать о себе так, чтобы не побояться расстаться со своей парадной формой? Способна ли она разобрать представительскую модель своей идентичности и, может быть, разрушить ее? Нет. Она сторонится всяких расспросов. И искренне полагает, что обладает необходимым набором знаний, определений и утвердительных ответов, чтобы собрать ясную и научно обоснованную картину мира, которым всегда удобно управлять.

Григорий Зозуля "Вода, солнце, горы" 1925

Искусство предлагает говорить на языке, который не может быть принят как способ регистрации, хранения и передачи информации. То есть, конечно, язык искусства исполняет эту роль, но информация, о которой идет речь, сохраняет «подлинный» смысл до той поры, пока в ней оформляется картина ее «настоящего» состояния, пока информация и есть само настоящее событие и говорит об этом про себя, говорит о себе самой. Как только она начинает сообщать об искусстве в более широком, «историческом» смысле, она скрывается. Здесь начинается история.

Вопрос об экспрессионизме в русском искусстве ХХ века имеет отношение к истории. Но не только. Это вопрос о намерениях современной культуры, ее политики в области истории.

Прежде всего, экспрессионизм может рассматриваться как художественное направление, как стиль. Как одна из версий европейского авангардизма. Как школа, имевшая достаточно определенные исторические (середина 1900-х – вторая половина 1920-х годов) и даже географические и политические границы. «В то время, как кубизм или футуризм культивируются небольшими группами знатоков и теоретиков, разбросанных по всему земному шару, – экспрессионизм лишен совершенно этого кастового характера; он сосредоточивается в одной стране, но развивается с глубиной и широтой захвата, указывающими на соответствие его каким-то глубочайшим чертам национального духа», – писал в 1923 году Николай Радлов во вступлении к книге «Метод экспрессионизма в живописи» Георга Марцинского [1]. В этой редакции экспрессионизм в русской культуре видится посторонним и безопасным.