Направляясь в пограничные зоны территории коммунальной культуры и будучи не в состоянии покинуть ее, художник переживает событие, которое только и позволяет говорить об искусстве как о стремлении к новому рождению языка или о рождении нового, недостающего здесь и сейчас языка. Так встречаются свобода и обреченность автора.

Автор не может уйти. Не может умереть. Он тоже принадлежит программе бессмертия. Но в культуре, регламентирующей статус искусства и позволяющей ему быть художником, он может быть всем, кроме художника. В культуре, призывающей автора быть собой, он может быть всем, кроме себя. Экспрессионизм – это свобода автора перестать уговаривать себя быть собой. Экспрессионизм – это программа отказа от бессмертия ради вовсе не очевидного, не ясного, никем не гарантированного нового рождения.

Н. Лаков "Портрет" 1926

Экспрессионизм – это одновременное осознание смерти и рождения языка искусства. Переживание автором того, что этот язык делает с ним и со всей его историей, что происходит сейчас. Это разрыв и невозможность смерти и рождения. Это ожидание, пронизывающее культуру и освобождающее художника от доверия к существовавшим ранее текстам о творчестве.

«Я как художник знаю, что смерть есть временное состояние. Подобное бывает в жизни форм. Некоторые формы исчезают в композиции с поверхности, но все же существуют не только как предопределившие явление последующих, но в общем плане, внутри картины; в верхах композиции они вновь появляются…» – записывал Василий Чекрыгин в дневнике 20 января 1921 года [9].

Бессмертию, которого ждет официальная культура, этика экспрессионизма противопоставляет невозможность смерти и мучительное ожидание рождения нового мира, нового человека, нового искусства или нового языка. Культура экспрессионизма не стремится сохранить себя, она пробует уйти, умереть для официальной культуры, чтобы родиться снова, точнее, чтобы наконец родиться.

Стоя на краю бессмертия, художник не принимает его. Здесь возникает странная параллель с текстом Михаила Булгакова: «Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», потом: «Погибли!..» И какая-то совершенно нелепая среди них о каком-то долженствующем непременно быть – и с кем?! – бессмертии, причем бессмертие почему-то навевало нестерпимую тоску» [10].

«На пороге вечности». Так называется неизданная книга воспоминаний Николая Витинга, ставшего в 1930 году самым молодым участником пятой выставки художественного объединения «Цех живописцев». Возвращаясь к событиям весны этого года, Витинг писал: «Что объединяло художников «Цеха»? …общность творческих устремлений. Художники «Цеха» изначально считали себя экспрессионистами, советскими экспрессионистами. И этот принцип объединял их и отличал от других творческих объединений» [11].