Искусству всегда слишком мало себя. Поэтому каждый автор в своем личном опыте изменяется и приходит к состоянию, в котором встречает предельность своего языка как свою предельность и смертность. То же происходит с историческими стилями и школами. Эта смертность – не прекращение существования. Стремясь ко все более полной реализации, художественная практика становится все более открытой. Язык произведения открывает себя всей массе языка, в которой он пытался собирать свое тело. То есть механика одного высказывания, одного жеста испытывает воздействие всех блоков, деталей, элементов огромного механизма и остро переживает неустойчивость границ своей идентичности. Арнольд Шёнберг говорил так: «…с произведением искусства нужно обращаться так же, как с любым совершенным организмом. Оно так однородно в своих взаимосвязях, что в любой из его частиц содержится истиннейший внутренний смысл целого. Вторгаясь где бы то ни было в человеческий организм, получаешь один и тот же результат – идет кровь» [7].

Е. Бебутова "Слепые музыканты" 1928

Экспрессионизм – это вопрос о пределе сохранения человека с его осознанием себя, его способностью понимать и чувствовать. Это практика, в процессе которой автор проговаривает свой личный опыт, поручая его художественному материалу, собирает свою идентичность с намерением приблизиться к ее границе, к самой ее смерти. Он открывает небезопасность состояния, в котором так мало уверенности в ценности существования сегодняшнего «я».

Экспрессионизм – попытка осознания предела настоящего состояния искусства, ставшего личным делом художника.

Экспрессионизм – это попытка осознания пограничного состояния художественного стиля, истории, автора и, что много важнее, языка, на котором человек говорит об искусстве.

В непосредственном появлении «искусства» в настоящем художник слышит его прямую речь. Автор открывает язык искусства как систему принуждения. Переставая быть либеральным пользователем языка искусства, он теряет основания предложенной ему идентичности. Здесь заканчивается имитация искусства, оказывается бессмысленной огромная система производства фиктивных событий, популярной истории и ложных идентичностей.

Политическая среда разрабатывает модели актуальной культуры, создает стереотипы современности, публикует бесконечно уточняемые схемы культурных стратегий и инструкции их сборки. Художник испытывает постоянное давление со стороны политики и понимает, что его личность и его авторство – это результат работы одной из опубликованных ранее или новой, неопубликованной программы в пределах коммунальной культуры. Он пытается отстраниться от нее, но как? Он интегрирован в единое пространство интерпретаций, в котором все возможные связи и смыслы возникают, повторяются и пропадают с непредсказуемой частотой и последовательностью. Политическая культура декларирует и доказывает свою безграничность и бесконечность. За ней стоят богатые традиции и опыт существования в загробном мире. Это культура поиска бессмертия. Она позволяет автору говорить только на одном из зарегистрированных в ней языков. Своими самыми радикальными действиями автор лишь реанимирует непопулярные, некорректные, неактуальные и небезопасные смыслы.

Но в противодействии этой культуре возникает устремление к осознанию ее границ, определению тех мест, где ее пространство небеспредельно, где она оставляет авторскому намерению возможность спрашивать о свободе.