Но древний текст, словами которого участники моления просят о том, чтобы разделить страдания мучающегося на кресте, превращается в обессмысленное повторение заученных текстов на мёртвом языке, мешанину звуков, бессвязное и нечленораздельное подражание речи. Так, как прежде, современная культура говорить не может, поэтому здесь начинается танец. То, что было опытом самобичевания стало хореографическим этюдом и тоже не искренним. Пляска смерти? «Je fis le Macabré la dance», – написал в 1376 году поэт Жан ле Февр. Мёртвые и в самом деле танцуют, но танцуют вместе с живыми, или вместо живых, и не осталось ни следа того ощущения плоти – страдающей, наслаждающейся и разлагающейся, которое ежеминутно переживало средневековье. Современные герои – это герои анимации, вечно мёртвые Том и Джерри, бесчувственные к самым изощрённым пыткам. Траурный марш Шопена звучит как насмешка над всякой макабрической драматургией.

Если обратиться к истории AES+F, то ключом к прочтению  Alegoria Sacra может стать известное видео группы Who Wants to Live Forever, где Диана Фрэнсис Спенсер, не пережившая ни автокатастрофы, ни мысли о том, что её труп может быть выброшен за границы информационного пространства, продолжает движение перед телеобъективами, она старается быть соблазнительной, и дело не в самой принцессе Уэльской, а в культуре, для которой смерть – это не предел и не граница жизни и существования человека, а только информационный повод к продолжению действия. Здесь снова звучит Гёте. Мефистофель:

«Конец? Нелепое словцо!

Чему конец? Что, собственно, случилось?

Раз нечто и ничто отождествилось,

То было ль вправду что-то налицо?»

Она танцует, включаясь в танец, который пронизывает и всё действие Allegoria Sacra. В этой пляске смерти нет и не может быть ничего эллегического, она сама пародия на себя и память о себе, самодостаточный мемориальный комплекс. Комплекс современной культуры. Но если продолжать говорить о литературных ассоциациях, то вспоминается великая поэма Гоголя и её название – «Мёртвые души», и слова обречённого на вечное путешествие в своей рессорной бричке героя: «… нет, я разумею предмет таков, как есть, то есть те души, которые, точно, уже умерли.»

Александр Балашов

2 ноября 2011 года

P.S. Обязательно напрашивается сравнение с предыдущим проектом AES+F Пир Трималхиона. Это очень сильно различающиеся высказывания; Пир Трималхиона воспроизводит модель пространства фиктивной культуры, точнее, фиктивных смыслов современной культуры. Эта культура боится химер, она лелеет свои химерические страхи и полагает в этих фантомных катастрофах для себя реальную и, возможно, единственную угрозу. Она ищет наслаждений, она творит наслаждения и боится смерти как предела существующего и безусловно желанного мира. Бесконечно воспроизводя себя, свои модели и свои ценности она устремляется к бессмертию. Это больше смешно, чем страшно.

В Allegoria Sacra осознанием катастрофизма определяется содержание культуры. Это диагноз, который художники ставят настоящему. Культура стала химерической и ничего не боится, она творит  химеры, она потеряла ощущение смерти как границы своего существования. Катастрофа в бесчувственности и неосознанности происходящего остаётся незамеченной ею. Она безжизненна. Доверяя этой культуры, поручая себя её бесконечности, беспредельности, вседозволенности и фиктивной власти над историей, человек перестаёт быть живым. И хотя в работе всё время звучит смех, но это саркастический смех, сардоническая гримаса умирающего, о которой вспоминают художники, и не всегда достаёт сил присоединиться к нему.