На Гоголевском в ММОМА, в бывших залах шикарного особняка Союза художников проходит выставка Хуана Миро «Образы» из коллекции фонда Пилар и Хуана Миро на Майорке.
Прекрасная экспозиция поздних работ одного из знаковых художников ХХ века. «Образы» – нейтральное название. Оно звучит несколько странно для этого живого и небезразличного к жизни искусства. Образы? Скорее, миропонимание и мироощущение, и дело не в каламбуре, может быть, не к месту здесь эта игра словами, просто это на самом деле так.
Мир европейской культуры, послевоенный мир нового времени, собранный из парадоксов и противоречий; историческое состояние европейской культуры, когда искусство живёт своей подлинностью, откровенностью и свободой, когда продолжает искать себя, становиться собой, быть искренним; оно даже не мыслит, что может быть по-другому; и когда свобода модернистского жеста прерывается неуверенностью припоминания, как будто художник наталкивается на руины античного храма, обломки статуй или упирается в изображения на стене пещеры, разрисованной тысячи лет назад, древность обращается к младенчеству, а переживание собственной старости заглушается смехом молодого, заново рождающегося мира; когда культура постоянно возвращается к собственным детским воспоминаниям, и устойчивые музейные формы начинают кривляться, строить рожи и приплясывать – это состояние культуры и мира, переживающего своё рождение. В детской безответственности всплывают тысячелетние традиции и формы, карикатурность сосуществует с безусловностью, детская стыдливость – с откровенностью, пародийность – с откровением, ироничность – с маниакальностью, болезненность – с радостью и лёгкостью выздоровления… Предметность, которая стала пародией – и беспредметность, которая отражает чистоту намерения, за которой и стоит это самое миропонимание.
Заметно, как в пятидесятых пластика Миро становится поразительно музыкальной, очень Jazzy, немного в духе Колтрейна. Эта музыкальность очень важна как состояние, к которому приходит европейское искусство сороковых – пятидесятых годов, как некоторая форма понимания искусством самого себя как пространствообразующей механики, своего нового места в мире, новой свободы и самостоятельности, своего влияния на общество; когда мы задумываемся – а присутствует ли такая музыкальность в русском искусстве – в молодом, неформальном искусстве России пятидесятых – шестидесятых, мы очень редко отвечаем утвердительно. Мне вспоминаются работы Бориса Турецкого, опыты Каменского, вспоминается злотниковский минимализм эпохи серии «Сигналы» – это больше исключения из правила…
И ещё одна вещь: когда мы говорим о европейском искусстве 1940-х – 1960-х, мы, как само собой разумеющееся, принимаем огромную роль в этом искусстве очень взрослых художников – кого бы мы ни вспомнили – Матисса, Пикассо, Леже… их принадлежность молодой культуре очевидна. В русском искусстве послевоенного времени место художников старшего поколения, художников-ровесников века всё ещё остаётся за пределами исторического понимания.
