В субботу 21 сентября в Большом зале консерватории пела Чечилия Бартоли. Каждое её выступление — событие, у меня возникает ощущение, что мир изменяется, что такие события могут многое изменить в мире, многое изменить в нас, и это происходит прямо сейчас, когда мы идём навстречу переменам, когда разрешаем себе быть другими, и всё происходящее с нами здесь важнее, в этом больше настоящего, чем во всех новостных лентах внешнего мира. Пространство искривляется таким образом, что вся действительность рождается здесь. Это поток другого настоящего, которому мы принадлежим или можем принадлежать, когда верим в него и отказываемся довольствоваться тем, что мы знали прежде, чем оказались здесь. Это просто поразительно. Как правило, происходящее на сцене расценивается нами как комплиментарный атрибут времени. И вот мы вспоминаем, что всё наоборот, что потому что настоящая человечность рождается здесь и так. Я заметил, что часто повторяю «всё», наверное, многое случилось вечером 21 сентября.

В Москве не переставая шёл дождь. Бартоли пела арии героинь опер Генделя. Концерт начался так, как и должно быть в опере барокко — выход дивы сопровождался грохотом железного листа условным театральным громом условного неба. На сцене возник мир условности, огромная и одновременно прихотливая форма, сложная поверхность культуры, оставшейся где-то далеко, почти потерявшейся во времени; но очень скоро, уже к середине первого отделения эта поверхность стала таять, расплакалась, во втором растаяла совершенно, всё перестало быть поверхностным, перестало быть только формой, перестало быть условным, в том смысле, что к происходящему просто невозможно было относиться как к чему-то происходящему не со мной, не с нами, без нас, от чего можно оставаться в стороне, всё стало очень интимным и чувствительным, безусловным и настоящим.

В уборной я натолкнулся на Владимира Мартынова и вспомнил его слова о том, что опера — мёртвая форма в современном мире; может быть, эта форма закрыта для современного композитора, однако лишний раз можно было убедиться в том, что она остаётся открытой для исполнителя и слушателя. Это и есть современность. В некоторых своих отражениях она барочна так же, как 300 лет тому назад. Опера становится для современного человека живой формой существования культуры, открытой в события разных времён и языков, не переставших быть настоящим. Мы чувствуем и переживаем их открытую и действительную связь.