Замечательный музей. Прекрасная ретроспективная основная экспозиция, позволяющая наблюдать развитие художника. Так интересно следить за направлением и динамикой изменений в визуальной моде ХХ века: посткубизм середины 1910-х годов, испытывающий сильное влияние футуризма и экспрессионизма, чистая пластика и декоративизм начала 1920-х, влияние сюрреализма с непременным использованием навязчивых визуальных клише, и, наконец, открытие и развитие знаменитого монументализма Леже, огромные панно для открытых пространств, мысли о новом пространстве, о новой среде обитания человека второй половины ХХ века, человека, прошедшего через войну, как будто бы преодолевшего человеконенавистничество в себе самом и открытого строительству нового мира.
В настоящее время параллельно с постоянной экспозицией в музее проходит выставка Exils, где собраны работы художников, переживших в ХХ столетии опыт изгнания и перемены места жизни. В Музее Фернана Леже экспонируется интереснейшая реконструкция работы Курта Швиттерса Merzbau, работы Мондриана, Маньелли и др.
Другая часть проекта Exils проходит в Музее Марка Шагала в Ницце.
Музей Марка Шагала в Ницце и два слова о выставке Марка Шагала в Москве
Наверное, здесь что-то не так, но я не люблю позднего Шагала, совсем не люблю. Я пытался почувствовать его здесь, но я не могу поверить в эти большие и как будто бы чувственные и поэтичные холсты. Они обозначают поэтичность и музыкальность, но мне не дано расслышать здесь ни поэзию, ни музыку. Эти работы словно бы сновидения, словно мерцающие видения, но это звучит убедительнее, чем есть в действительности. Это обозначения переживаний, но не сами переживания. Они не живы, эти переживания, они умерли когда-то очень давно, не живут и смыслы, о которых говорят те зрители, которые знают, что Шагалом следует восхищаться.
И это на фоне той очень интересной выставки Шагала, которая проходила всё лето в Третьяковской галерее. Там много небольших ранних работ, проникнутых неуверенностью и любовью, может, слово «неуверенность» не очень точное; это принятие неизвестности, это открытость перед неизвестностью и холодом жизни, которую заставляет принимать и помогает вынести любовь. Ещё точнее это состояние называется преодолением. Это делает Шагала живым и настоящим. Это делает Шагала русским художником, различимым голосом в языке русского искусства. И это очень важно как для русского искусства, так и для Марка Шагала, потому что то, что он – еврейский художник – очевидная, но всё-таки поверхностная и недостаточная характеристика. Но такой – живой и настоящий – Шагал – это очень недолгая история.
Говоря о еврейском местечке, молодой Шагал говорит о России; именно в этом анклаве другого языка и иной книжной культуры, перед барьерами традиций и быта он теряет равновесие и открывает силу центробежности, герои его картин вываливаются из границ холстов, вылетают из пределов приданных им мест, становятся голосами мира. В Париже Шагал превращается в провинциального художника, когда позволяет себе скользить по поверхности, когда полагает достаточным для Европы жонглировать увиденными когда-то и когда-то такими значимыми в действительности для него образами.
