Леонид Зусман. Театр Советской армии, 1940-е

Лет двадцать пять и даже пятнадцать назад Москва была размазнёй, застенчивой, грязненькой и обшарпанной, спившейся и заспанной; она смотрела снизу вверх на гранитные башни; в том, как она проходила под ними было чувство стыда и одновременно бесстыдства; ещё были трибуны, откуда её приветствовали отцы города, народа и державы, они махали ей покровительственно вялыми ладонями, а она, в предвкушении выпивки, подмахивала, то есть, отмахивала им в ответ огромными выкрашенными в невероятные химические цвета цветами из папиросной бумаги. И все соглашались, что быть в этой системе алкоголиком намного честнее, чем управлять спивающимся городом. Просто, чтобы быть подчинённым придурком не нужно делать тех нелепых телодвижений и заиканий, которые требуются от того, кто взялся управлять придурками и алкоголиками. Но речь о другом.

Москва.

Мне нравится смотреть за тем, как художники пишут этот город. Весной молодые девочки с этюдниками приходят к Новодевечьему монастырю и пишут его грязно-белые стены, отражающиеся в мутной воде пруда. Но место это так красиво само по себе, что нужно в качестве натуры учащимся рисовать студентам и авторам сувенирных акварелей для иностранных туристов. У меня есть знакомый святой отец, который писал такие акварели с куполами в бытность советским длинноволосым тунеядцем в семидесятых. Художники видят другой город.

Современная Москва так изукрашена, что не нуждается в живописи.  Или нет? Она сама как театральная декорация. Она же не создаётся, чтобы здесь жили люди. И как и зачем переводить этот грим в живопись? Окультуривать его, придавать ему статус культурного факта, вне зависимости от того, какими смыслами он продиктован?

Среди художников прошедшего столетия были те, кто изображал на полотнах башни и трибуны, и те, кто стремился очеловечить фасады улицы Горького, поручая их языку несмелого и одновременно нагловатого, расхлябанного московского импрессионизма.

Но самое замечательное явление – это почти несуществующая и разве что чудом уцелевшая двухэтажная Москва маленьких дворов с остатками зелёных садиков. Её писали В.А.Коротеев и Г.В.Костюхин, потому что это – их город, о нём они говорят; в таком городе жили художники и голодранцы, и совершенно в другом чиновники и декораторы чиновничьих интерьеров.

Большой этюд Леонида Павловича Зусмана, на котором изображено здание Театра Советской армии (современный Театр Российской армии на Суворовской площади), был написан, по всей видимости, в 1940-х годах. Несмотря на то, что работа относится к тому, по счастью, короткому  периоду в творчестве художника, когда он пробовал овладеть методом социалистического реализма (опять же, по счастью, безуспешно), картина наполнена прекрасным розово-песочным светом, придающим архитектурным деталям мягкую, струящуюся объёмность, немного фантасмагорическую на фоне выцветшего и плоского, не московского, а скорее, южного неба. Но главное – этот шедевр сталинского ампира видится сквозь заросший сад и через крышу маленького деревянного дома; так сама эта картина становится манифестом демократического искусства, так художник середины ХХ века видит  и оценивает культурную среду центрального города России – сквозь призму маленького, частного, незаметного, но подлинного опыта живого человека; в городе доминирует его, человечная среда и не имперской и героической, а внутренней, бедной, исковерканной и милой видится ему Москва.